Глеб Кащеев - Боги, которые играют в игры
Когда я сражался с владыкой восточного предела, со славным Токугавой, бой с которым доставил мне столько удовольствия, ты встретился с моим старшим сыном в другом бою. О да, я воспитал его славным воином, и он справно держал меч в своих руках, но ты сразил его, припорошив мою голову сединой, словно ранним снегом.
Когда я вернулся домой, я занялся воспитанием своего младшего наследника, маленького Широ. Он был большой озорник, что свидетельствовало о том, что в нем есть тот огонь, который, затвердев со временем, может превратиться в неукротимый дух война. Широ часто любил проделывать дырки в бумаге окон, из-за чего в дом медленно начинала вползать зимняя стужа. Он и сам мерз от этого, прижимаясь к очагу, но преодолеть свою тягу к озорству так и не смог. Он заболел, когда на улице уже стояла весна и сакура готова была выпустить свои бутоны со дня на день. Я поехал за лекарем в восточную столицу, ибо тот шарлатан, который жил при моем доме только разводил руками в беспомощности. В то время, когда меня не было, ты прокрался в мой дом тайком и убил моего младшего сына и мою молодую жену. Вернувшись, я сидел один в пустом и звонком от тишины доме, и, хотя на улице уже грело солнце, а дырки в окнах было уже некому делать – зимняя стужа все равно вползала в дом и сжимала мне сердце.
Шаг за шагом ты преследовал меня по пятам, забирая у меня всех, кто мне был дорог, отвлекая мое внимание ненужными битвами и интригами. В конце концов, у меня не осталось никого, кто мог бы назвать меня врагом, но также я никого, кто мог бы обрадоваться моему возвращению в пустой дом.
Ты хитер и коварен, мой лучший враг, и ты долго отвлекал меня от мыслей о битве с тобой, вероятно предполагая, чем она может для тебя окончиться, но сегодняшней встречи со мной тебе уже не избежать. Мы скрестим наши мечи очень скоро – как только ты дочитаешь это письмо.
Когда я начал точить свой меч, неделю назад, те чужие, что живут со мной, взволновались и даже осмелились спросить меня, зачем я это делаю. Когда же я объяснил глупым людям, что собираюсь на битву с тобой, они решили, что мой разум совсем прохудился, словно старая корзина, и послали слугу, чтобы тайком, во время моего забытья забрать мой меч от греха подальше. Я опробовал остроту заточенного лезвия на этом слуге, и могу тебя заверить, мой враг, что я не оскорблю тебя недостойным оружием – катана клана Такеда, передающаяся от отца к сыну в течение уже шести поколений, теперь опять готова к бою.
Нас разделяет уже совсем мало времени, мой лучший враг. Сейчас я допишу письмо, после чего расстелю на полу белый квадрат полотна, вдену боевой меч за пояс, а в другую руку возьму ритуальный нож. К сожалению, ты не оставил мне друзей, готовых исполнить роль кайсяку и способных милосердным ударом оборвать мучения, так что наша встреча с тобой отложится на несколько минут, но зато у тебя будет время прочитать и осознать это мое письмо. Я уже иду на битву с тобой, мой дух тверд и спокоен, как всегда было перед моими победами, и я также уверен в том, что итогом нашего боя будет твое падение к моим ногам. Я иду убивать тебя, мой самый лучший враг, …мой Бог.
Ненависть
Истошный женский крик резанул по нервам словно отточенная сталь, и колун, уже падавший на треснувшее бревно, дернулся в сторону и неуклюже вонзился в пень, на котором я каждое утро колол дрова. Внутренне холодея, я медленно выпрямился и обернулся… Из леса к деревне бежало несколько десятков посредственно одетых, но довольно неплохо вооруженных людей. Пережитки закончившейся войны – толпы бывших наемников и сбежавших из плена солдат, вкусивших разбойной жизни и теперь не желающих расставаться с ней.
Только боги знают, сколько трудов стоило мне отвести от этих домов пристальный и смертельный взгляд пустых глазниц войны. Мне приходилось просчитывать перемещения противоборствующих войск и грядущие битвы на много недель вперед, чтобы быть уверенным, что вот этих людей, однажды принявших меня к себе, не затронет ни война, ни эпидемии, ни последовавший голод. Смешно, но мне казалось, что я предусмотрел все, и внутреннее напряжение, звенящее как струна в течение всей войны, уже начало было отпускать… но вот этого нападения разбойников я не ожидал, не предвидел и не предотвратил. Даже солдаты любой из наступающих армий были бы куда более безопасны для деревни, чем вот эта орда помешавшихся на войне, озверевших от предвкушения крови, секса и добычи людей. Даже не людей, нет… просто зверей. Диких, опасных зверей. Их нельзя было предвидеть и предугадать. Они – как стихийное бедствие.
Кричала Майа. Несчастная девушка была у них на пути, на самом дальнем краю деревни, еле различимом с моего холма. Она не могла быстро бежать – через месяц в ее семье был бы большой праздник – рождение первенца. Она уже, как и я, ничего не могла сделать. Первый же догнавший ее зверь просто перерезал ей горло, так как ему, наверное, не хотелось насиловать беременную. И в этот момент я встретился с ней взглядом. Она взглянула прямо мне в глаза за пару секунд до того, как ее огонь ее взгляда навсегда потух. Между нами было более двух полетов стрелы, но я видел ее лицо так, что казалось, мог бы почувствовать ее дыхание на своих щеках. Если бы у нее еще было дыхание. Невыносимая надежда, отчаяние, жажда жить, страх и боль из ее глаз словно раскаленный луч пронзили все заслоны и замки внутри меня, освобождая то, что я уже сотни лет прятал глубоко-глубоко внутри. То, что, как я надеялся, уже давно забыто, погребено под прахом времен, истлело и превратилось в небытие, шевельнулось и распрямилось огненной пружиной вдоль по позвоночнику, сжигающей волной пройдя по всему телу и ворвалось в разум подобно кавалерии, врывающейся через разбитые ворота внутрь обреченного города. Чистая Ненависть. Не то примитивное чувство, которое принимают за настоящую ненависть люди, путая зависть, обиду, желание отомстить, раздражение и простую тупую злобу с одним из самых чистых и высоких, после настоящей любви, чувств – чистой ненавистью. Сжатой пружиной она годами дремала на дне сознания, ни разу не проявляя себя, чтобы именно в этот момент распрямиться и заставить тело и разум вспомнить все – от жгучего зудящего ощущения силы в мускулах до ожидания красоты и совершенства грядущего боя.
Пока я шел к наступающему зверью мимо меня пробегали, пытаясь найти спасение у реки, жители деревни. Я всматривался в их лица, искаженные страхом, и тихо, одними губами, говорил каждому «спасибо». Они не услышали бы меня даже если бы я кричал – но мне важно было это сказать. Пусть шепотом и в пустоту. Все равно спасибо – за те многие годы нормальной человеческой жизни, которые я провел здесь. За ощущение безмятежной свободы, когда любуешься как во дворе возятся дети и щенки, когда видишь лучащееся улыбкой счастье в глазах встречных девушек и женщин, когда утром тебя будит запах свежего хлеба… За все это – спасибо. За то, что поверили странствующему лекарю, помогли построить дом, за то, что носили еду. Да, я вернул своим искусством к жизни немало жителей деревни, и никто из них не мог заподозрить, что достичь такого мастерства в лечении ран и переломов я смог только после того как в совершенстве постиг науку их нанесения.
Мне уже никогда не жить здесь, среди этих добрых людей. Сосед, встретившийся со мной взглядом сейчас отпрянул в ужасе. Никто не будет воспринимать меня так как раньше, после того как я вернул мою ненависть в дом моей души.
Зверье, конечно, не испугалось ни взгляда, ни целенаправленности, с которой я приблизился к ним. Собаки или волки бы давно бы убежали, поджав хвост, но эти полулюди потеряли уже все инстинкты кроме злобы и похоти.
Их было много. Четыре или пять десятков. Что ж, славная будет сегодня песнь, если я найду подходящих собратьев. Первого из них я как раз заметил в руках одного из бежавших ко мне. Крепкий, в меру длинный, неплохо заточенный, с вязким узором на стали. Удивительно – откуда такой мог взяться у простого головореза? Я словно лист на ветру пролетел мимо медленно опускающихся мечей и забрал собрата из руки зверя. Заодно освободил несчастную душу, томящуюся в этом злобном и никчемном теле. Лети, малышка, и в следующий раз выбирай себе обитель получше.
Второго собрата я тоже увидел почти сразу – на сей раз явно в руках у одного из вожаков этой стаи. Он не спешил подойти ко мне, но и бежать от меня не хотел, не успев оценить степень моей опасности. Я стал звенящей в воздухе стрелой, которая пропела у него над ухом, и его голова, с гримасой детского удивления, покатилась обратно к лесу.
Все. Два стальных собрата в руках, словно два крыла за спиной. Легкость в руках, прохладная пустота внутри, и сжигающая зверей волна ненависти снаружи. Мои собратья начали песнь, вовлекая ветер и кровь в свою музыку. И теперь стало не важно сколько людей хотело бы прервать эту песнь – и даже не важно насколько хорошо они владели различной формы железками, которые пытались противопоставить чарующей музыке двух братьев по бою. Совершенство нельзя прервать, его нельзя остановить. Когда чистая ненависть ведет песню боя в два голоса – это так же естественно, как звон водопада, как полет облаков, как незыблемость скалы. Столь же совершенно, как гармония самой природы. Что могли противопоставить первозданной красоте те, кто потерял облик людей, но был презренно отвергнут лесными хищниками. Не люди, не звери – недоразумение. Тюрьма для вечно чистых и добрых душ, что словно стаи голубей, расправив крылья, улетали теперь навстречу теплому солнцу…
